То, что мне хотелось сказать про третью потребность человека в Боге, оказалось сложно уложить в поэтический формат. Честно говоря, весь этот цикл писать было очень непросто. Безбожные мысли - нечто явно противоестественное в лирике.
Вы замечали - всякое обращение к Богу очень поэтично и обогащает стихи, а всякое отрицание Бога их приземляет и огрубляет?
Потому я решил не мучить больше свою музу, и последний отрывок триптиха пишу в прозе.
Это рассказ о реальном человеке по имени Давид, с которым я почти не был знаком. В Ленинграде мы разминулись - я поступил на работу в вычислительный отдел одной транспортной конторы как раз тогда, когда Давид из нее уволился. Уволился с тем, чтобы уехать на ПМЖ в Израиль. Я видел его мельком, когда он забегал за последними подписями в обходном листе. Сухопарый, невысокий, лет сорока; ну и, понятно - еврей, причем, верующий. Тогда я с ним даже не говорил, но мне про него рассказали другие сотрудники, знавшие его достаточно хорошо. Давид не всегда был верующим, но всегда был человеком очень волевым, очень способным, и внутренне организованным. Раньше он сильно увлекался спортом и шахматами, был чуть ли не мастером спорта по бегу и шахматам, и, параллельно, еще и кандидатом наук. И был молодой Давид человеком вполне советским и светским, так что даже женился на русской девушке. Но, в какой-то момент, решительно и с полной отдачей (что соответствовало его характеру) увлекся иудаизмом, и ушел в религию с головой - превратился в правоверного хасида, неукоснительно соблюдающего все заповеди. Причем, свою русскую жену он, с той же железной решимостью, обратил в еврейскую веру (т.е., потребовал от нее пройти "гиюр"), и она стала одного за другим рожать им еврейских детей, в полном соответствии с заповедью "плодитесь и размножайтесь".
Потом, года через два-три после Давида, в Израиль уехал и я. И кто-то из наших общих знакомых по Питеру дал мне адрес Давида в Иерусалиме, и попросил ему что-то передать, или, наоборот, забрать (какие-то детские вещи). Я поехал. Давид с женой и детьми жил в одном из районов Иерусалима, где живут только ортодоксальные евреи. Я поднялся на 2-й этаж и постучал. Давид, с заметно удлиннившейся бородой и в черном костюме, открыл дверь и провел меня в маленькую гостинную. Было видно, что живут они бедно: минимальная обстановка - небольшой столик, старый диванчик, и простые полки с многочисленными книгами религиозного содержания.
Было неудобно, передав вещи и приветы, сразу же уйти. Все-таки мы виделись с ним в Ленинграде, были почти коллеги...
Но я не знал, о чем говорить. И черт меня дернул спросить:
- Скажите, Давид, мне просто интересно, ведь Вы не росли в религиозной семье? Как это Вы внезапно поверили в Бога? Что-то произошло?
Он, видимо, не ожидал такого поворота в разговоре. Поэтому на мгновение задумался... потом решительно сказал:
- А как можно правильно жить без Бога? Человек, не пришедший к вере,- незрелый человек, безответственный эгоист, делающий всё, что ему вздумается. Он живет только для себя, для удовлетворения своих желаний. И делает это с особой жадностью, потому что уверен, что со смертью все кончается, а за грехи отвечать не придется.
Тут уже смутился я, не ожидая такого категоричного ответа.
- Разве светский человек делает все, что вздумается? У него есть обязательства, ответственность, моральные принципы... ему важно, какую память о себе он оставит детям, друзьям.
- Ерунда - оборвал меня он, - это слишком слабые доводы. Страх. Только страх наказания удерживает человека в рамках закона и нравственных норм. Но, если наказания можно избежать, а желание велико, человек, не помнящий о Боге, обойдет закон и забудет про нравственные нормы.
"Так, значит, Ваша святая нравственность опирается исключительно на страх - страх Бога. Хорошо же Вы думаете о людях" - хотел сказать я, но сдержался, и сказал другое:
- Нравственные понятия добра и зла сформировались у всех народов, задолго до того, как появилась вера в Единого Бога и священные писания, и эти понятия едины для верующих и неверующих. А Вам не странно, что на одной Земле возникло несколько религий, и каждая религия заявляет о себе, как о единственно верной, и они веками воюют друг с другом, попирая все нравственные нормы? Как раз единственным, единым для всех народов мировоззрением является научное мировоззрение, не нуждающееся в идее Бога. И за это мировоззрение, в свое время, умнейшие люди боролись и жертвовали собой...
- Не надо выдывать отсутствие веры за нравственную и мировоззренческую систему - сказал он, и в его тихом голосе зазвенел металл - отсутствие веры это просто ее отсутствие, отсутствие нравственных ориентиров, пустота.
Беседа наша не была долгой, и я не помню ее в деталях, поскольку чувствовал себя неловко от того, что вообще ее затеял. Но впечатление, которое после нее осталось, я помню прекрасно:
Давид понимал религию как некую необходимую духовную собственность, которую он приобрел долгим упорным трудом, а я, стало быть, не удосужился приобрести; как нечто крайне ценное, что у него есть, а у меня нет. Он полагал, что во внутреннем духовном пространстве человека есть отделение, предназначенное для веры в Бога, и, если человек его не заполнил, он наполовину пуст и неполноценен. Он смотрел на меня, как обладатель докторской степени смотрит на окончившего четыре класса, как примерный семьянин на человека, оставшегося холостым и бездетным. Я знал, что он не совсем прав, или совсем не прав, и что моя система ценностей ничем не хуже его. Но передо мной сидел человек железной воли и изрядного интеллекта, уверенный в себе на двести процентов, и у меня просто не было сил и желания дольше спорить.
Я пожелал ему всех благ и вышел, понимая, что мы больше не встретимся. В те миры, к которым он себя готовил, в предвкушении которых жил на этом свете, я точно не попаду никогда. А в этом, единственном и единственно ценном для меня мире, мы ходим разными дорогами. И еще я знал, что у меня есть одна нравственная добродетель, от которой Давид добровольно отказался,- добродетель сомнения, неверия в догмы, без которой невозможно подлинное познание мира, вплоть до самых тонких граней человеческой души - то научное познание, которое, единственное, и есть путь познания "бога-творца" (если уж пользоваться этим словом), и включает, обязательной и неотъемлемой частью, сомнение в самом существовании такого творца.
И еще, что у меня есть одна маленькая, беспомощная, наивная вера, от которой отказался он, променяв на веру в бога, - вера в человеческий разум и человеческую совесть. Она и заполняет в моей душе всё "пространство веры", не оставляя лазеек для иной веры. Что касается религиозной веры, то она, думается,- не смиренный путь к богу, а путь "сотворения бога", в соответствии со своим пониманием морали и справедливости, и часто, что хуже, в соответствии со своими желаниями. Религиозная вера начинается с незаметного насилия над собственным разумом, затем с уже заметного насилия над собственной жизнью (в чем нет беды), а вот заканчивается нередко насилием над душами и судьбами других людей. И в том беда...
