У меня есть парочка поэтических отрывков - переводов с английского
,
сделанных достаточно неожиданно для меня самого, не знаю, что с ними делать...
Мой товарищ, Дима Строганов, переводил с английского книгу одного американского психолога.
В книге присутствовали цитаты, иногда довольно длинные, из поэтических произведений.
Для самых известных из них, он сумел отыскать уже существующий перевод на русский.
Но были и такие, для которых
русского перевода не нашлось (не исключено, что перевод их отсутствует вообще).
Тогда я взялся сам их перевести...
Так появились эти два отрывка - из "Мемориальных стихов" Мэттью Арнольда и из неоконченной поэмы
Винсента Бенэ "Западная звезда", посвященной первым переселенцам - покорителям Америки
(оба автора мне были ранее совершенно неизвестны).
Причем, я расширил границы отрывков, выйдя далеко за рамки цитат, поскольку стихи меня заинтересовали.
Теперь мне, с одной стороны, жалко их выкинуть, а с другой, нет сил и времени, чтобы перевести целиком...
в особенности, длинную поэму Бенэ
Memorial Verses April 1850
BY MATTHEW ARNOLD
Goethe in Weimar sleeps, and Greece,
Long since, saw Byron's struggle cease.
But one such death remain'd to come;
The last poetic voice is dumb—
We stand to-day by Wordsworth's tomb.
When Byron's eyes were shut in death,
We bow'd our head and held our breath.
He taught us little; but our soul
Had felt him like the thunder's roll.
With shivering heart the strife we saw
Of passion with eternal law;
And yet with reverential awe
We watch'd the fount of fiery life
Which served for that Titanic strife.
When Goethe's death was told, we said:
Sunk, then, is Europe's sagest head.
Physician of the iron age,
Goethe has done his pilgrimage.
He took the suffering human race,
He read each wound, each weakness clear;
And struck his finger on the place,
And said: Thou ailest here, and here!
He look'd on Europe's dying hour
Of fitful dream and feverish power;
His eye plunged down the weltering strife,
The turmoil of expiring life—
He said: The end is everywhere,
Art still has truth, take refuge there!
And he was happy, if to know
Causes of things, and far below
His feet to see the lurid flow
Of terror, and insane distress,
And headlong fate, be happiness.
And Wordsworth!—Ah, pale ghosts, rejoice!
For never has such soothing voice
Been to your shadowy world convey'd,
...
Мэттью Арнольд. МЕМОРИАЛЬНЫЕ СТИХИ
(апрель 1850, на смерть Уильяма Вордсворта)
Спит Гёте в Ваймаре. На греческой земле
Давно угас лорд Байрон в яростной борьбе.
Одна еще такая смерть ждала нас впереди:
Последний глас поэзии безмолвие настигло -
Стоим мы ныне перед Вордсворда могилой.
Когда взгляд Байрона угас под смертной дланью,
Склонились наши головы и замерло дыханье.
Он нас не поучал; но в наши души
Вошел, как громовой раскат зовущий.
Мы с замиранием сердца наблюдали
За битвой чувств с законом богоданным,
Следили в трепетном благоговении
за яркой жизнью, что своим горением
Вся отдана для Титанических борений.
Узнав о смерти Гёте, осознали:
Мы величайший мозг Европы потеряли.
Как врач, в железный век искавший исцеления,
Исполнил Гёте высшее предназначение:
Он взял страдающую человеческую расу,
Прочёл все слабости её, все раны;
И указав перстом на них предельно ясно,
Сказал: Вот здесь болезнь, здесь изьяны!
Он видел впереди Европы смертный час
В броженьях силы и безудержных мечтах;
Взгляд погрузил в волнения борьбы,
в смятение от краткости судьбы...
Он говорил: конец нас ждет повсюду,
Но лишь в искусстве правда,
в нём приют нам будет!
И он был счастлив, если только, зная
Причины всех вещей, и сверху наблюдая
У ног своих, как льется кровь людская,
Все ужасы, безумные страдания, слепые
Удары рока, можно быть счастливым...
Теперь и Вордсворт! - Что ж, ликуйте, духи тленья,
Ибо никто, как он, не принесет успокоения
В ваш темный мир...
=============================
======================
Stephen Vincent Benet. "Western star" - not finished poem 1943 (Pulitzer Price 1944)
Стефен Винсент Бенэ. Фрагмент неоконченной поэмы "Западная звезда"
4
...
Out of your fever and your moving on,
(Americans, Americans, Americans,)
Out of your unassuaged and restless hearts,
Out of your conquest, out of your despair,
I make my song. I call
Straitly upon the Four,
Earth, Water, Fire, and Air,
Dark earth of exile, Earth, the Indian-giver,
Sun of the desert, Water of the great river,
And Air, that blows the painted leaves of Fall.
I blow my smoke the ceremonial ways.
I say the ways are open for the ghosts,
Open for rolling wagons and strong teams,
For the slow wheels of Conestoga carts,
Creaking like fate across the prairie days,
For wolf and owl and bear
And the long hunter, secret as them all,
Fed at their tables, nourished with their meat,
And robbing each for scraps of forest-lore,
For all the moccasined feet
That whispered by the solitary streams,
Red bead and white, sachem and renegade
And the poor Jew who followed for the trade
And lost his pack of trinkets with his hair,
The bound who would be freed,
The sowers of wild seed,
The runners through the storm,
The women who gave birth
Stretched on the naked earth
With an old beaver-pelt to keep them warm,
The broken, who were broken for the tales,
The lost, the eaters of the locoweed.
I call upon the sorrow of the forest,
I name the places where the blood was shed,
And, for the hours when the need was sorest,
The brokenhearted camps of no return
Where the wood smoldered and the water stank
And the forgotten wounds began to burn
As the sick men divided the last bread,
I set the token by the riverbank,
I scatter the cornmeal for the great dead.
5
O whistlers who could carry that lost air,
Americans, who whistle as you go!
(And, where it is you do not really know,
You do not really care.)
Lend me your music for a little while,
The vagrant music of ten thousand marches,
Common as dust, the gay, forsaken lilt
Twanged on a banjo and a frying pan
That bore the footsore on for one more mile,
The song that built its own triumphal arches
Of lath and plaster on a floor of silt
And never looked behind to see them fall,
Till I can see the fate, and see it all,
With something of the wonder and the awe
Those mutinous sailors saw,
Dogs of the sea and sweepings of the dock,
When the Italian devil drove them on
Past all known land, into the utter seas,
Into the whirlpool, into nothingness,
And, after all the travail and the stress,
The mortal struggle and the mortal fear,
They tumbled up at dawn,
Sleepy and cursing, damning drink and bread,
To see before them there,
Neither the kraken nor the loadstone rock,
But, thin with distance, thin but dead ahead,
The line of unimaginable coasts.
...
перевод:
Из вашей лихорадки и вашего движения вперед,
(О, американцы, безымянные американцы)
Из ваших неугомонных и беспокойных сердец,
Из вашего завоевания, из вашего отчаяния,
Я пишу свою песню. Я выкликаю все четыре:
Землю, Воду, Огонь и Воздух -
Темную Землю изгнания, Землю, сулящую Индию,
Солнце пустыни, Воду великой реки,
И Воздух, который уносит раскрашенные листья Осени.
Я выдыхаю дымы церемониальных трубок.
Я говорю, что пути для призраков открыты:
Открыты для вагонов и кибиток, для сильных отрядов,
Для медленных колес тележек Conestoga,
Скрипящих, как судьба, долгие дни через прерии,
Для волка, и совы, и медведя,
И для охотника, таящегося, как и все они,
Кормящегося за их столом, кормящегося их мясом,
Крадущего у них, по крохе, знание лесных секретов;
Для всех обутых мокасинами ног,
Шуршавших по руслам потаенных проток,
Для красной и белой ягоды, для вождей и предателей,
Для бедного еврея, что последовал за торговлей
И потерял свою пачку безделушек вместе со скальпом;
Для пленников, которых освободят,
И сеятелей диких семян,
И пробивающихся через шторм;
Для женщин, которые рожали, распластанные на голой земле,
Кутаясь в старые бобровые шкуры, чтобы сберечь тепло;
Для сломленных, которые поверили в сказки,
Потерянных пожирателей дурманящего канабиса.
Я призываю печальные леса,
Я называю места, где пролилась кровь, места,
Где в часы, когда нужда была самой острой,
Разбивали лагерь, без надежды на возвращение,
Там, где едва тлели дрова и вода воняла,
И забытые раны начали гореть,
И больные делили последний хлеб...
Я ставлю памятный камень на берегу реки,
Я разбрасываю кукурузную муку на великие земли.
5
О свистуны, могущие нести с собой тот утраченный ветер,
Американцы, которые насвистывают на ходу!
(А где они - неведомо, и, говоря по правде, наплевать.)
Одолжите мне вашу музыку ненадолго -
Походную музыку десяти тысяч маршей,
Обыденную, как пыль,- беззаботный забытый ролл,
Отчебученный на банджо и сковороде,
Чтобы проволочь ноги еще одну милю,
Песню, которая возводила свои триумфальные арки
Из реек и штукатурки на полу из грязи,
И ни разу не оглянулась, чтобы увидеть их падение,
Пока я не разгляжу судьбу, не увижу её всю,
Соединенную с верой в чудо и благоговением,
Как видели её те мятежные моряки -
Морские волки и портовые отбросы,-
Когда итальянский дьявол вёл их,
Пройдя всю известную землю, в бескрайные моря,
В водоворот, в кромешное небытие;
И, после всех страданий и тревог,
Смертельной борьбы и смертельного страха,
Они вываливались на палубу на заре,
Сонные и матерящиеся, проклинающие питьё и хлеб,
Чтобы увидеть перед собой,... там вдали -
Не кракена и не скалу, притягивающую корабли,
Но, тонкую на расстоянии, тонкую, но твердую сушу,
Линию невообразимых берегов...
