Дочке Маше о семье моей мамы (для неё - бабушки)

  ... Я сделал фотографии писем, которые мой дед Гриша (твой прадед) писал в 1941-42 годах из блокадного Ленинграда своей семье, эвакуированной в колхоз под Уралом, и еще нескольких документов. И я собираюсь их тебе переслать. Но прежде - рассказ о том, что я помню из истории семьи моей мамы, чтобы тебе было понятней содержание писем.

   Родителей мамы, моих дедушку с бабушкой звали Фаня Гидалевна Леринман и Гирш Мотелевич Левин (это по рождению). Но в советское время, когда мы жили в Ленинграде, их имена обычно переиначивали на русский манер – Фаина Галактионовна и Григорий Маркович Левины. Оба они родились в 1906 году, хотя бабушка обычно говорила, что она на год младше дедушки, а в ее документах напутали - поменяли год с 1907 на 1906.

Это твоя бабушка Инна со своими родителями – Фаней и Гришей
(мама утверждала, что дед Гриша мечтал о мальчике
и поэтому ее в раннем детстве стригли "под мальчика")

   Родители бабушки Фани – Гидаля Давидович и Гитель Н.(?) Леринман - жили в небольшом украинском поселке Пулины (это между Житомиром и Новоград-Волынском), который в советское время назывался Червоноармейск. Они были небогаты и очень набожны, со слов бабушки Фани, т.е. молились и соблюдали мицвот. Гидаля имел маленькую мастерскую, в которой делал листы фанеры ("эц сэндвич" - на иврите), и с ним работал всего один наемный работник. Братьев и сестер у бабы Фани, насколько я знаю, не было. Во время войны (в 1941 году) родителей Фани расстреляли немцы - они были уже старенькие и убежать на восток не смогли (письмо-”треуголку” с извещением о их гибели баба Фаня получила в 44 году, оно есть в переснятых мной документах). 

 

Родители бабушки Фани
– Гидаля Давидович и Гитель

Маленькая Инна с бабушкой Гитель

 

    

 

  Родители дедушки Гриши – Мотель Левин (не знаю отчества) и Дарья Григорьевна ( в девичестве – Цемахман, из г.Вологда) – жили в городе Нежин (или Нижин, северо-восточнее Киева). Они были довольно состоятельными до революции 1917 - богаче, чем родители бабы Фани. Отец Гриши владел большим скобяным магазином (hardware store – молотки, топоры, свёрла, гвозди-винтики) и был, по российским дореволюционным понятиям, купцом, то есть, ездил по России, закупал разные товары, а затем продавал их в своем магазине. У них в Нежине был сравнительно большой, двухэтажный дом с прислугой – кухарка, домработница, возможно, и няня для детей. Детей было трое: Гриша младший, старший его брат – Давид(Дода), и средняя сестра – Сонечка. Их семья, видимо, была менее религиозной, или совсем нерелигиозной.

Гриша со своей мамой - Дарьей Григорьевной

 

   После Социалистической Революции у Мотеля, естественно, отобрали (“экспроприировали”, как они говорили) магазин, и загнали его работать в какую-то трудовую артель. Он этого не перенес, заболел или впал в депрессию, и вскоре умер. Прабабушка Дарья Григорьевна, напротив, оказалась очень крепким и жизнестойким человеком, она дожила более чем до 90 (ее фотография в 90 лет есть в моем архиве), была во время войны на Урале вместе с бабой Фаней и моей мамой, и умерла уже незадолго до моего рождения. Она была с абсолютно ясной головой и занималась хозяйством до самой смерти. По словам мамы, в последний свой день она попросила бабу Фаню “посмотри за супом на плите, чтобы не убежал, а я пойду лягу, наверно, сейчас помру”, пошла легла в кровать, и умерла...

Это Дарья Григорьевна Левина в 90 лет

 

 

  Как именно познакомились и поженились дед Гриша и бабушка Фаня я, к сожалению, не знаю.Но знаю, что это произошло во время их учебы в институте в Киеве – Гриша учился в киевском Политехническом институте, а Фаня в Педагогическом, на факультете литературы. Вообще-то, бабушка Фаня любила математику, особенно геометрию, и хотела поступать в Университет на математический факультет, но опоздала с подачей документов. И пришлось ей идти на преподавателя русского и литературы. После войны, кстати, бабушка Фаня работала библиотекарем школьной библиотеки. У мамы сохранилась лишь одна их студенческая фотография, на которой баба Фаня и дед Гриша оказались вместе в группе студентов. Видимо, они познакомились на каком-то студенческом мероприятии (или в студенческом отряде в колхозе?)

Фаня и Гриша внизу, в центре

   После окончания института, Гриша и Фаня поехали вместе в Москву. Дед Гриша получил направление в министерство, откуда его должны были послать куда-то далеко - на завод в Сибири или на Урале. Но в московской гостинице он встретил человека из Ленинграда, который как раз приехал в Москву просить об отправке инженерных кадров в Ленинград (инженеры были везде нужны позарез, их ужасно не хватало после революции и гражданской войны, многие старые инженеры бежали из страны, погибли на войне или от голода). И этот человек уговорил Гришу ехать с ним в Ленинград, где дедушка, действительно, сразу устроился инженером на завод “Экономайзер” (кроме него, на тот момент, на всем заводе было только два человека с инженерным высшим образованием – директор и главный инженер).

   Надо сказать, что годы учебы Гриши и Фани в Киеве (примерно 1924-1929годы) были довольно голодными. Дедушка Гриша вспоминал, что из еды в институтской столовой были только запеканки из манной крупы, и, чтобы внести хоть какое-то разнообразие в меню, их нарезали разной формы – треугольные, прямоугольные, ромбики. Но самый страшный голод (так называемый “голодомор”, унесший миллионы жизней) случился на Украине позже, в 32-33 году, когда дедушка с бабушкой, на их счастье, были уже в Ленинграде.

  До начала войны в июне 1941г., дедушка Гриша успел занять должность главного конструктора завода, вступить в компартию (без этого занять высокую должность было невозможно), и получить орден “Знак почета” за отличную работу - это высокий и, на то время, редкий орден, который давал право на многие важные льготы (в том числе, на приобретение без очереди билетов на поезда, что впоследствии несколько раз сыграло немаловажную роль во время войны)

 

   С началом войны немцы очень скоро приблизились к Ленинграду. Первые редкие бомбежки были уже в июле 1941. Но самые тяжелые налеты начались в сентябре: 8 и 10 сентября 1941 года был печально известный немецкий авианалёт, который полностью уничтожил “Бадаевские склады” с тысячами тонн муки; 19 сентября - самый страшный налёт за всю войну, убивший около 1000 человек на Суворовском проспекте (дальше немцы снизили интенсивность налётов, рассчитывая, скорее всего, что голодный город им достанется без боя и больших разрушений).
Дальше я процитирую написанное мамой (при подаче просьбы на получение денег из Германии):
   “Осенью 1941 года начались воздушные налёты на Ленинград, и мама получила повестку: срочно с ребёнком покинуть город. На грузовике, а затем в товарном вагоне поезда мы добрались до Волги, где нас перегрузили на баржи. По рекам Волге, Каме, Чусовой мы добрались до деревни Каменка, Молотовской области (город Молотов – это нынешний город Пермь), где провели зиму 1941-42 г. Мама работала в колхозе. Летом 1942 года мы перебрались в уральский город Куса, где мама работала в библиотеке, а я окончила три класса школы.
После окончания войны мы вернулись в Ленинград. Довоенное жильё мы потеряли, и год жили в общежитии (при заводе “Экономайзер”).
Родители мамы, Леринман Гидалий и Гита, были расстреляны на Украине в 1941г., а их дом сожжен.”

  В эвакуацию они поехали втроём, три женщины – 7-летняя мама, бабушка Фаня, и ее свекровь Дарья Григорьевна (мама Гриши). Причем на плечи Дарьи Григорьевны, как старшей и самой опытной, легло очень многое. Дед Гриша остался на заводе в Ленинграде, он имел “бронь” от призыва в армию, ввиду занимаемой должности на заводе. Но и на заводе ему предстояло пережить самую страшную блокадную зиму. Завод они перевели на выпуск военной продукции (мин, снарядов). Но постепенно оставшиеся на нем рабочие и женщины слабели от голода, многие умирали дома или замерзали прямо в цехах у станков. Дед рассказывал, что ему приходилось заставлять людей подняться и что-нибудь переносить с места на место, просто потому, что тот, кто переставал двигаться – впадал в сон и замерзал насмерть.

   У деда от голода стали опухать ноги, в один из немногих дней, когда он пришел с завода домой, он перерыл весь кухонный буфет, и внизу за ящиками, у самой дальней стенки, обнаружил завалившийся туда кулёк манной крупы, грамм 150-200. Из этой крупы он варил себе жиденькую манную кашу еще почти месяц. Был момент, когда завод остановили и заминировали (на случай, если немцы начнут прорываться в город,- тогда завод надо было взорвать; но этого не произошло). В декабре 1941 года положение на ленинградском фронте чуть улучшилось, советские войска отбили у немцев города Волхов и Тихвин, и начала действовать “Дорога жизни”, по льду Ладожского озера (т.е., блокада города стала уже не полной). После остановки завода, дед получил указание от Народного Комиссариата промышленности – выехать из Ленинграда на Урал, в город Свердловск, для получения направления на новое место работы (на Урал во время войны была переведена основная часть тяжелой военной промышленности).

   Дед проехал ночью по льду Ладоги, по знаменитой “Дороге жизни” в кузове грузовика, набитого людьми (так добиралось большинство уезжавших), на южный, волховский берег озера, где стояли русские военные части. Дорога по льду даже ночью была освещена, потому что немцы запускали над озером слепящие осветительные ракеты. Дорога обстреливалась снарядами, и на льду было много как свежих воронок, так и старых, уже затянутых тонким ледком, и потому особенно опасных (на глазах у деда одна из впереди идущих машин ушла под воду вместе с людьми). Затем, уже по земле, дед доехал до города Тихвин.

   В Тихвине на станции железной дороги была столовая, и там он чуть не погиб, потому что набросился на еду. Официантка, видя как он жадно ест, предложила еще порцию. Дед сказал “неси!”. Потом еще... но тут его остановила женщина (как оказалось, медсестра), сидевшая у соседнего столика. Она его почти силой вывела из столовой, и хорошо сделала, потому что переесть после долгого голодания – смертельно опасно. Дед её смог отблагодарить потом за это. Им обоим надо было ехать дальше, в Москву, уже поездом. А людей там в Тихвине скопилось много больше, чем мест в поезде. Благодаря ордену, дед имел право на два билета без очереди, и он им воспользовался – взял билет себе и этой медсестре. Среди писем деда есть одно, написанное в поезде уже на пути в Свердловск, после этой истории.

   В Свердловске он получил направление в уральский городок Куса – создавать там, практически с нуля (станки первое время стояли под открытым небом, крыши не было), новый цех по производству мин. Рабочими должны были стать необученные старики-казахи, которых туда привезли из Казахстана, и женщины. Но вначале он упросил директора дать ему недельный отпуск, чтобы перевезти семью – его маму, бабу Фаню, и Инну - из деревни Каменки в Кусу. Это отдельная история, как он туда добирался. Доехать ему удалось только до городка, от которого было еще километров 60 до Каменки. Из них километров 5-10 его подвёз на санях попутный мужичок с лошадью за мешок табака-махорки (дед Гриша не курил, а табак выдавали всем). Оставшиеся 50 километров дед прошёл пешком, совершенно один по снежному лесу, а была еще зима. Он шел два дня. Заночевал в деревне по дороге, пробовал стучаться в дома, но ему никто не открыл дверь, хотя в нескольких домах люди были, и дым шел из труб. Боялись его, видимо (дед был с пистолетом), или кормить не хотели.

Город Куса на Урале

   По возвращении в Ленинград, они обнаружили, что в их квартиру вселилась незнакомаая женщина с тремя маленькими детьми. По закону, они вероятно могли требовать возвращения им квартиры, в которой они были прописаны, но женщина сказала деду, что ей некуда идти, потому что ее дом разрушен, а муж погиб. Дед посчитал недостойным её выгонять. Он только попросил забрать свою любимую черную настольную лампу (эта лампа стояла на столе у дедушки Гриши до самой его смерти), и ушел с семьей на свой завод.
  Завод им выделил комнату в заводском общежитии, а еще через год им дали жилье (думаю, в коммунальной квартире) на улице Петра Алексеева; сегодня этой улице вернули старое название – Спасский переулок. Он соединяет канал Грибоедова и Сенную площадь. Там моя мама ходила в ту же школу, куда и хорошо известная тебе бабушка Аня, и Люда Тучинская... Именно эту улицу бабушка Инна вспоминала всегда как улицу своего детства, и именно поэтому она глядела на висящую у нас салоне картину с видом на канал Грибоедова (думаю, это он и есть), как на очень знакомое, родное место в санкт-Петербурге.

   Потом уже, когда мама училась в Политехническом институте, дедушке дали отдельную 2-х комнатную квартиру на улице Седова 70, в 15-ти минутах ходьбы от завода.
Там, в Невском районе, уже и я родился.

============================================

ПИСЬМА ГРИШИ ИЗ БЛОКАДНОГО ЛЕНИНГРАДА

Письмо 1-е

Ленинград 25/09/41

Здравствуйте Дорогие!

Наконец от Вас получил телеграмму с известием о том, что вы обосновались в деревне Каменке. Представляю себе, чего стоила вам эта дорога. Но я каждый день здесь благословляю тот час, когда я вас отправил. Как бы вам там тяжело не было, но то, что вы уехали отсюда - это был правильный и своевременный шаг. Если бы ты осталась у Ир.Ник. <?> - это было бы сейчас уже безнадёжно плохо.

Я пока на прежнем месте, но вероятно скоро придётся оставить производство и идти в армию. Вчера отправил Вам телеграфом 300 руб. Завтра отправлю еще 350р. По указанию почты отправляю по след. аресу:

Переволоки - Молотовской<области>,

Черновский район,

истоперевалочный сельсовет,

деревня Каменка.

Искал по карте Вас - не мог найти. Сообщите возле какого крупного города Вы.

Фанюша, дорогая, сообщи подробнее как устроились с жильем, работой, кормежкой, какая там жизнь и люди, как Инуля и мама. Пишите мне чаще, т.к. не все письма доходят.

Я переведен на казарменное положение и поэтому дома почти не бываю (там теперь мало кто живет), поэтому мне пишите по этому адресу:

Ленинград 33

ул. Цимбалина 3

завод Экономайзер

главному конструктору

Левину Г.М.

Мама, напиши и ты мне. Уверен, что Вы по настоящему стоически перенесёте все те трудности, которые сейчас будут на нашем пути. Ничего, родные мои, враг силен, но мы его одолеем и еще вместе с Вами будем видеть хорошие дни.

Главное надейтесь только на себя, старайтесь на этом строить всю свою жизнь. Я конечно приложу все усилия, чтобы Вас насколько только возможно обеспечить, но обстановку Вы сами должны понимать.

Ваш адрес я сегодня телеграфно сообщу Соне. Вы сами с ней свяжитесь писменно или телеграфно.Если будут хоть немного подходящие условия, очень будет хорошо, если к Вам приедет Соня. Вместе Вам будет много легче пережить это трудное время.

Инуся! Девочка моя родная! Слушайся маму и бабушку. Папка тебя крепко, крепко целует.

Ну, дорогие, пишите, не откладывая. Целую Вас

Гриша

Письмо 2-е (на открытке)

Куда: Молотовская область

Черновской район

Чистоперевалочный сель(хоз.)совет

Деревня каменка

эвакуированной

Левиной Ф.Г.

---------------------

2/10/41г. Ленинград

Здравствуйте дорогие!

Я жив и здоров. Нахожусь на прежнем месте.

От Вас получил телеграмму. С нетерпением жду письма.

Сегодня отправил Вам телеграфом еще 350р. Надеюсь Вы их получите. Обязательно письмом или телеграфом еще раз подтвердите Ваш адрес. Укажите ближайшее почтовое отделение. Мне сообщите ближайший город, т.к. я никак не могу найти на карте где Вы. Как Вы там устроились - с жильем, с едой, с работой? Обязательно мне обо всем напишите. Дорогие, крепитесь и верьте в то, что будут еще лучшие времена. Фаня и мама, ради Инуси Вы не должны никогда падать духом. Связались ли Вы с Соней? Целую Вас всех и Инусю особенно

Ваш Гриша

Письмо 3-е (на открытке)

Куда: Молотовская область

Черновской район

Чистоперевалочный сель(хоз.)совет

Деревня каменка

эвакуированной

Левиной Ф.Г.

---------------------

Адрес отправителя: Ленинград 33

ул.Цимбалина д.N3 (~10 мин от завода)

завод Экономайзер

Гл. констр. Левину

---------------------

5/10/41г. Ленинград

Здравствуйте дорогие!

Только что пришел домой в надежде застать от Вас письмо, но его, к сожалению, всё нет.

Я переведен на казарменное положение и поэтому живу на заводе.

Домой захожу только на 1/2 часа проверить нет ли писем. Мне пишите на завод.

Я Вам дважды отправил по немного денег. Как Вы там живете?

Хочется думать, что как нибудь устроились. Фаня, попытайся найти работу по специальности (учителем). В письме укажите рядом с каким городом Ваша деревня. Получили ли Вы мои переводы(денег)? Телеграфно еще раз подтвердите Ваш адрес, т.к. я не уверен, доходят ли до Вас мои письма и переводы.

Инуся, слушай маму и бабушку, учись и будь хорошей девочкой.

Когда проклятых фашистов разобьем, война кончится и мы снова будем все вместе.

Обязательно спишитесь с Соней. Крепко Вас целую, мои дорогие!

Ваш Гриша

Письмо 4-е

<начало письма утеряно, октябрь 1941г.>

...

Получили ли достаточно денег, чтобы дотянуть до весны? Я их выслал достаточно.

Фанюша, имеешь ли работу? Какую? Хорошо было бы на зиму тебе устроиться в школе.

Мама, как твоё самочувствие?

Инулинька! Какая ты теперь. Как бы я хотел хоть одним глазком на тебя взглянуть.

Я тоже здорово изменился за эти дни и ты бы меня, детка, не сразу узнала. Стал носить большие грубые русские сапоги, шапку ушанку, ватник, рукавицы. Так лучше здесь.

Дорогие, верю что наступит день, когда можно будет нам снова свидеться. Вот будет торжество. Но пока нас разделяет проклятый враг, который хочет нашей смерти, нашей крови. Он сам получит всё то, что нам готовит. Ничего. Пока все мои силы уходят на то, чтобы делать то, чем его разят другие. Придёт время и сам буду разить без жалости, без пощады.

Приве Антонине Ивановне и Шуре. Дорогие мои, всех Вас крепко целую.

Ваш Гриша.

Пишите

Письмо 5-е

Ленинград 20/10/41

Здравствуйте мои дорогие!

Ваши 2 письма и открытку я получил. Я очень рад, что Вы там кое-как устроились. Я Вам послал по телеграфу 24/9 - 300р., и 2/10 - 350р.

Надеюсь Вы их уже получили. 15/10 я отправил Вам ещё 450р., которые к моменту получения этого письма Вы вероятно получите. Постараюсь ещё Вас поддержать, так как связь между нами может оборваться. Именно поэтому, на те суммы, которые я Вам отправил, Вы смотрите не как на основной источник, а как на поддержку. Фанюша, старайся так устроиться, чтобы Вы могли самостоятельно существовать, и то, что Вы получите из моих переводов, чтобы для Вас было только помощью - резервом. Один перевод я сделаю на имя имя Антонины Ивановны, для тебя. По некоторым соображениям это целесообразно.

По твоей первой телеграмме, я телеграфную связь с Вами поддерживаю по адресу:

Переволоки Мол.<отовской> обл.<асти>,

и дальше также как в письмах. Мне сообщили на почте, что так надо. Т.к. я не уверен доходит ли это до Вас, подтверди телеграфно получение тобой какого-либо перевода.

Ну, с этим кончено. Я живу на заводе. Последнее время работаю начальником спец.цеха. С работы ухожу только поспать несколько часов. Тяжело, но мысль о том, что эта работа сейчас очень нужна, и то, что Вы кое как устроены там, придаёт мне силы.

Нужно бороться, мои дорогие!

Пока все силы отдаю трудовому фронту, придёт час, выполню свой долг на боевом фронте. А Вы, мои дорогие и любимые, боритесь также, боритесь с трудностями в Вашей жизни, боритесь за то, чтобы преодолеть все тяготы, которые нам сейчас выпали из за проклятых фашистов.

Мама, почему ты не пишешь мне? Обязательно напиши мне в следующем письме. Первые ваши письма задержались в дороге более месяца. Но последующие закрытые письма дошли быстрее - дней за 18-20. Телеграмма Ваша шла 9-ть дней. Пишите, дорогие, поэтому почаще. Хоть часть ваших писем я получу.

Очень хорошо мы сделали, что решились на Ваш отъезд. Юля Пошуменская приехала в Сталинград, там её не прописали и она с ребятами поехала в Кусду, мне передали здесь, что она уже туда доехала. Значит она где-то возле Вас.

Володя уже в армии. Сейчас находится еще в городе. Наш дом пока цел и не пострадал. С Савелием и Витой я связи не имею, т.к. у них телефоны не работают. Кажется, у них благополучно.

Имеете ли Вы связь с Соней и Додой? Соня последнее время опять переехала в Москву, и совершенно напрасно. Если бы она могла добраться до Вас, это было бы лучше всего. Недавно я получил от нее телеграмму о том, что она опять переехала в М.<оскву>

Имеете ли Вы там дрова? Если будет возможность, постарайтесь там купить себе валенки, т.к. без них в тех местах Вам будет плохо. Как жаль, что мы здесь Вам не купили по паре простых свободных ботинок на низком каблуке.

Мои дорогие, мои мысли часто возвращаются к Вам. Иногда я вечером смотрю на Ваши карточки и мне страшно хочется Вас всех прижать к себе.

Инуся! Ты ведь помнишь своего папку? Помнишь, как мы с тобой катались на американских горках, и смотрели зверей в зоопарке? Слушайся маму и бабушку. Не бегай на улице раздетой. Не капризничай с едой. И занимайся с мамой. Научись писать - пришли мне своё письмо.

Ребят здесь почти нет. Все разъехались. Чтобы ты папку не забывала, посылаю тебе мою карточку. Когда мы фашистов разобъем и прогоним, мы снова будем все вместе.

Фаничка, насчет твоей работы я не могу здесь решить, что лучше. Нужно брать то, что надёжнее., что дает Вам возможность существовать и что под силу.

Очень тебя прошу, пиши мне о Вашем житье. Как твоя работа, как Ваше здоровье? В чём нуждаетесь? Как Инуля и мама?

Я так замотался, что редко стал Вам писать. Обещаю Вам, что буду писать теперь чаще. Постараюсь раза 2 в неделю. И Вы пишите не реже.

Сейчас у нас пару часов перерыв между сменами. Я им воспользовался и пишу это письмо. Кончаю. Побегу за хлебом и зайду в столовую, т.к. пропустить кормежку сейчас здесь ни в коем случае нельзя.

Ну, мои дорогие и любимые, крепко Вас целую. Всей душой и мыслями с Вами. Крепитесь. Не падайте духом. Впереди ещё будут лучшие времена.

Целую Ваш Гриша

Письмо 6-е

Ленинград 1/ХI-41

Здравствуйте мои Дорогие!

Дней 6 тому назад отправил вам письмо. От Вас за это время еще ничего не имел. Последнее письмо, датированное 1/Х я получил.

Дорогие Вы мои, я благословляю тот день, когда Вас удалось отправить. (Помните этот до отказа набитый вагон, дождь, и все наши "муки"). Если бы Вы были бы здесь, то я очень бы мучился по многим вопросам. Верьте мне - не сомневайтесь в целесообразности этого шага. Как бы Вам тяжело там временами не было, хорошо, что вы там. Боритесь, трудитесь, верьте в лучшее будущее. Гитлеровские банды будут сломлены и лучшие дни еще будут.

Я работаю по 16-17 часов. Сплю на заводе. Делаю то, что сейчас нужно делать. Фанюша, ты пишешь, что хотела бы со мной поговорить. Дорогая моя, я бы тоже хотел быть с Вами, пойти куда нибудь в тихий летний лес и там поговорить обо всём, что наболело за эти месяцы. Но кругом здесь такая обстановка, что написанные выше строки мне кажутся преступной сентиментальностью. Отложим же наш разговор до лучших времён, а пока пиши, дорогая, без стеснения обо всем, что у тебя на душе, что хочешь сказать.

Дорогие! Ну конечно меня интересуют все стороны вашего материального бытия, здоровы ли, сыты ли, есть ли дрова, тёплые вещи, зарабатываете ли, получаете ли мои переводы, какими горестями и радостями Вы живете.

Мама, почему ты мне не пишешь? Как себя чувствуешь? Как Вы там живете? Как устроились? Где сейчас Соня я не знаю. Возможно, она пробирается сейчас к Вам.

Инуся, дорогая, ты помогай бабушке и маме. Тогда Вам легче будет жить всем вместе. Сегодня фашисты на нас налетели ночью, и давай в нас бросать бомбы, а наши бойцы по ним как начали стрелять из пушек-зениток. Фашисты испугались и удрали скорее к себе. Они очень хотят к нам забраться в Ленинград, да мы их не пустим.

Ну, дорогие, целую Вас,

Ваш Гриша

Письмо 7-е

Ленинград 7.XII.41г.

Дорогие и горячо любимые Инуся, Фаня и мама!

Пишу Вам это письмо из далекого, далекого для Вас Ленинграда.

Мы всё еще здесь. Ни холод, ни голод, ни бомбежки не заставят нас сдаться проклятому врагу. В минуты, когда бывает тяжело, я вспоминаю Вас, и мысль о том, что Вы там не переживаете всего того, что здесь переживают дети и женщины, меня радует. Я с благодарностью вспоминаю о том суматошном дне, когда мы Вас погрузили в вагон. Я вспоминаю наши с тобою, Фанюша, сомнения и терзания, и с радостью думаю о том, что мы тогда приняли правильное и исключительно своевременное решение.

Дорогие и родные мои, Вы конечно желаете поскорей узнать подробности обо мне. Сообщаю их: до настоящего момента я работаю на том же заводе - начальником цеха. Вчера приказом по заводу я с этой работы снят как несправившийся, т.к. в ноябре мы программу по некоторым изделиям не выполнили. Но моя совесть чиста. Я работал как зверь, не щадил себя ни на минуту, работал по 18-19 часов ежедневно. Людей не щадил никогда, и если не вышло, то только потому, что сам директор многих вещей не понимает и мне не помогал в том, что без него я не мог сделать. Не знаю, сможет ли справиться человек меня заменивший. Где меня используют в дальнейшем, пока не знаю.

Вы пишите по-прежнему сюда же. Деньги я вам посылал уже несколько раз. Надеюсь, что хоть часть из них к Вам дошла. Остальные вероятно дойдут позже. Я их всегда отправляю телеграфно. Прошу подтвердить письмом получение.

Писем от Вас я не имею уже почти два месяца. Последнюю телеграмму получил 15/XI. Вами она отправлена 30/Х. Не надеюсь чтобы это письмо к Вам дошло раньше, чем через месяц. Но всё же я буду Вам писать, а Вы обязательно пишите мне. Изредка давайте телеграммы о Вашем здоровье. Деньги буду продолжать высылать 1-2 раза в месяц.

Дода выехал в Сызрань с семьей. Соня очутилась в Уфе и, я думаю, от неё Вы уже имеете письмо и адрес. На всякий случай, сообщаю её адрес:

город Уфа

ул.Сталина 140

Логун С.М.

_______________________

Катя Баранова надеется, что ей удастся отсюда выбраться. Она тогда с тобой спишется и подробнее расскажет.

Мои родные! Как Вы там живёте? Как переносите местный климат и морозы?

Письмо 8-е

Ленинград 12 янв. 42г.

Здравствуйте мои дорогие!

Давно я Вам не писал. Но мысленно я ежедневно с Вами.

Вашу телеграмму о том, что Вы получили 700 руб., я получил. Получил также твои, Фанюша, открытки датированные 7/XI-41.

Конечно, на заработок в 100 руб. в месяц жить нельзя, но всё же я думаю, что нельзя тебе порывать с колхозом, т.к. только через него ты, вероятно, сможешь иметь продукты. Деньгами Вы, надеюсь, обеспечены, т.к., кроме указанной суммы, я Вам еще 3 раза высылал, и пока я нахожусь здесь и жив, буду систематически высылать. Учтите, что зима у Вас долгая и суровая, и постарайтесь, в меру возможности, сделать необходимые запасы дров и продуктов до весны. Также подумайте вперёд об одежде и обуви всем.

Мужайтесь, мои родные и любимые. Ещё придется потерпеть немало, но зато теперь положение куда лучше, чем было несколько месяцев назад.

Вполне возможно, что мы с Вами скоро увидимся и снова заживём все вместе.

Я пока работаю на прежнем месте, но теперь не начальником цеха, а главным механиком завода. На этой новой должности мне приходится нелегко, так как работа сейчас очень тяжелая (поэтому меня сюда и бросили), но ничего, сейчас втянулся, и дело налаживается. В моём ведении 4 цеха и 2 мастерские.

Занимаюсь ремонтами оборудования, строительством, отоплением, водоснабжением, и прочими делами, которые сейчас нужны заводу. Сам себе удивляюсь - до чего же я, всё же, универсальный инженер. Но это хорошо и я испытываю удовлетворение от вновь построенного мною общежития, от пущенного центрального отопления, от удачного решения вопроса с освещением завода или ремонтом оборудования.

Живу на заводе, почти не выходя за его ворота. За все время дома был 2-3 раза, и то не ночевал. Эх, хорошо, что я Вас тогда отправил. Я был бы очень несчастен теперь, если бы это не свершилось тогда. Поймите это, цените Ваши условия, не страдайте от тех неудобств, с которыми Вам приходится сталкиваться там, они проходящи.

Главное, не теряйте бодрости духа, боритесь за жизнь и победа будет за нами. Проклятому Гитлеру в конце концов шею сломят.

Очень беспокоюсь, как Вы там переносите морозы. Не обморозились бы. Особенно нужно этого опасаться тебе Фанюша, когда идешь на работу полем. Если сможешь устроиться на молочную ферму или куда либо на ставку, это будет не худо, но главное, чтобы ты получала за работу натурой, а не деньгами.

От Сони вчера имел телеграмму в ответ на мою. Она сообщает, что связалась с Борей <мужем> и в деньгах не нуждается сейчас. Здорова. От Доды давно писем не имел. После начала войны имел только одно письмо. Его главк <отдел министерства> выехал куда-то в Сызрань. Сегодня попытаюсь отправить ему письмо.

Инуся, напиши мне письмо. Ведь тебе уже пошел восьмой годок, и в этом году осенью тебе уже нужно в школу начать ходить. Ты ведь наверно понемногу с мамой занималась и сейчас уже лучше пишешь, чем раньше. Напиши мне, как живешь ты, бабушка и мама. Слушаешься ли ты их. С кем играешь. Помнишь ли своего папку.

Мама, чего ты мне за всё время ни разу не написала. Очень прошу тебя это сделать. Напиши как живете, как здоровье. О судьбе Савелия и Виты...

Письмо 9-е

Молотов 8/II-42

Здравствуйте дорогие!

Пишу Вам это письмо в самой непосредственной близости от Вас. (Через 1/2 часа буду в Молотове, где и опущу это письмо.) К сожалению, не могу поехать прямо к Вам, а должен ехать сначала в Свердловск (куда еду по вызову наркома).

Путь, которым пришлось выбираться из того места, где я был всё время, был весьма сложен и тяжёл, и местами опасен. Но он теперь позади и о нем сейчас нечего говорить. Сейчас пишу это письмо из вагона скорого поезда, сижу в тепле и сыт, но ослаб немного и простудился.

Завтра 9/II буду в Свердловске, и раньше чем приступить к делам, по которым меня туда затребовали, постараюсь дня 2-3 отдохнуть, отоспаться, отъесться и подлечиться. Затем, после устройства служебных дел, выясню положение с личными делами. (Где буду работать, кем, будет ли комната, оклад, условия проживания в этой местности, и прочее.) После этого очень бы хотел приехать к Вам на 8-10 дней, чтобы пожить с Вами, т.к. мне это совершенно необходимо после последних 6-ти месяцев, прожитых там. Если это сделать сразу не удастся, то мы спишемся о том, как будем поступать дальше. Ведь теперь письма будут идти 2-3 дня, а не 2-3 месяца как раньше.

Свой адрес, как только он у меня выяснится, я Вам сообщу. Пока же, не дожидаясь его, пишите мне по адресу:

г. Свердловск

Стахановская ул. дом N6 кв.12

Каждану А.Я. для Левина

Напишите, как живете, как здоровье, получаете ли деньги. Кроме подтвержденных тобою, Фанюша, я еще сделал 5, 6, 4 и 4.5 <сотен руб>. Как у Вас жизненные условия (цены, возможность достать нужные продукты). Узнайте, можно ли что либо послать посылкой в Свердловск.

Если мне удастся получить комнату, и в Свердловске мало мальски сносные условия, я Вас заберу сюда, чтобы нам снова жить вместе.

Но вполне возможно, что вместо комнаты я получу только койку в общежитии. Тогда придется нам, дорогие, ещё немного повременить.

Но, во всяком случае, тогда мы будем часто видеться, т.к. сможем через короткие промежутки времени наезжать друг к другу.

В Свердловске жизнь, говорят, очень дорогая (мясо - 120р. кг, масло - 200р.кг). Правда это или нет не знаю. Выясню на месте.

ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, ВЫ У СЕБЯ НА МЕСТЕ НИКАКИХ МЕР ПО ЛИКВИДАЦИИ ВАШЕГО ПОЛОЖЕНИЯ ПОКА НЕ ПРЕДПРИНИМАЙТЕ. И НИКОМУ НИЧЕГО НЕ ГОВОРИТЕ.

Запасите немного мёда, масла, сала,муки, и проч., что сочтёте нужным к моему приезду. Более подробно обо всём расскажу при личном свидании. Целую Вас. И жду немедленного ответа на это письмо в Свердловск.

Целую, Ваш Гриша.

МИРЫ - подборка стихов

    ФИЗИКА С ЛИРИКОЙ
или кратчайшая история Вселенной, рассказанная фотончиком

Пространства не было и не было времени,
И тьму над бездной ничем не измерили,
А была лишь одна неприметная точка,
И в ней родился непоседа фотончик.

Фотончик и в точке бы мог уместиться,
Но следом родились другие частицы,
И принялись массы такой набираться,
Делиться, слипаться, взрываться, толкаться,

Что стало фотончику тесно ужасно.
На месте сидеть было дальше опасно,
И он полетел по прямой без оглядки,
Спасаясь от этой немыслимой давки.

Полетом своим расширяя пространство,
Теорий Энштейна не зная коварства,
Со скоростью света в пугающей темени
Понесся Фотончик, не знающий времени.

Мчался, но, словно впечатан в гранит,
Не чувствовал он, что куда-то летит,
- Холод и мрак впереди как стена
И сзади не светит звезда ни одна,

Поскольку лучи и частиц мириады
Угнаться за ним не могли. Миллиарды
Парсек, по которым пронесся стрелой,
Ему показались секундой одной.
              -

Но тут тяготения грозная сила
У края Вселенной его осадила,
И он изменил направление,
чтобы лететь обратно...
(Наверно, в другом измерении,
хоть как это - нам непонятно)
              -
 
Он глянул на путь свой под новым углом
И космос обрел глубину и объем.
Великая черная бездна на миг
Раскрылась. И сполох возник

В той точке пространства безумно далекой,
Где он только что родился ненароком.
И в то же щемящее душу мгновенье
Фотона полет обратился в паденье.

Пространство, сжимаясь, к нему устремилось,
Но видел он все, что с Вселенной творилось:
Фотончик за миг быстротечный паденья
Галактик спиральных увидел рожденье,

Кружение звездных скоплений, планет,
И жизни разумной внезапный расцвет,
И войны, и мор на бессчетных мирах,
Возникших из праха, и стершихся в прах;

Все прошлое наше и наше грядущее,
За толщей веков нас во времени ждущее,
Цивилизаций смешенье и гибель
В единой картине фотончик увидел.

И в пасть сингулярную черной дыры,
Где нашей Вселенной сгорали миры
и прошлых вселенных корчились тени,
Ворвался фотончик, не знающий времени,

И там пропал... а, может, родился.
А вдруг этот мир ему только приснился?
А, может быть, весь этот дальний полет
Фотончик проделал наоборот?


    МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ ВЕК - КРУГИ ВОРОНА

Высоко над планетой,
     в свете звездных софит,
Металлический спутник
     неустанно кружит,
А под ним, в фиолете
     стратосферной реки
Металлический ворон
     нарезает круги.

Ниже, ветром пустыни
     уносимый в зенит,
Как распятье, стервятник
     недвижимо парит -
Чуя в воздухе знобком
     реактивную дрожь,
Смотрит зорко, где грянет
      металлический дождь.

Видит оком орлиным,
       как внизу, по холмам,
Из руин тащат люди
     металлический хлам,
Оставляя мечты,
     которым уже не взлететь,
Покидая страну, где из прав
   - только право на смерть.


    МАГЕЛЛАНОВЫ ОБЛАКА
    
Выше крыш, где живут грачи,
Выше звездного чердака,
Сквозь туманы плывут в ночи
Магеллановы облака.

Если ноша, что полная сеть,
Тяжела и на сердце тоска,
Невидимкой могу взлететь
К Магеллановым облакам.

И, как рвется к солнцу душа
Проколовшего почву ростка,
Унестись, только светом дыша,
В Магеллановы облака.

А потом, по дороге назад,
У созвездья, положим, Весы,
Отряхнуть с себя звездопад -
Самоцветы межзвездной росы.

Я могу... Но здесь остаюсь,
Неподъемную ношу кляня,
Потому что, когда я вернусь -
Не уверен, что будет Земля.


ЛАБИРИНТ ДЛЯ ЭЛДЖЕРНОНА*

Нигде так не чувствуется недосягаемость неба,
 как на вершине.
Ты добрался сюда, Элджернон.
Но здесь невозможно остаться,
 и почти невозможно вдохнуть.
Вершина судьбы, вершина  мудрости, вершина славы -
Это просто высшая точка, до которой допрыгнул теннисный мячик
 на одно крошечное мгновение.
Стоит ли чувствовать себя победителем?
Что тут становится яснее ясного -
 отсюда все пути, какой ни выбирай, ведут вниз.
Только теперь ты понял, сколько мужества потребуется,
 чтобы спускаться, каждый день проигрывая себе вчерашнему,
 стараясь не рухнуть в изнеможении.
Беги вниз Элджернон, ковыляй из последних сил.
Это всё тот же лабиринт, который был вчера,
 но тебе снова и снова нужно его пройти,
 только в другую сторону...
Потому что идущие вверх, навстречу,
 смотрят на тебя с нескрываемым почтением.
Они уверены - ты проложил им дорогу в небо.

*) имеется в виду повесть «Цветы для Элджернона» Дэниэля Киза


    ЯЩЕРКА

Глаза слипаются. Тихий вечер,
В небе множатся звезды.
Мир неподвижен, и даже ветер
Умер в листве. Поздно.

По краю зрения, по белой стене
Пронёсся змеистый роcчерк -
Призрак ли чудится мне в полусне,
Стены ль убегает кусочек?

Вгляделся - застыла, как изваянье
белого мрамора под цвет стены,
Почти растворилась, чудо-созданье,
Только бусинки глаз черны:

Геккон-ящерка, вся  - вниманье,
Лишь на тельце, если вглядеться,
Ребра пульсируют в такт дыханью,
И трепещет под кожей сердце.

Смелей, малыш, продолжай охоту
По потолку за мошкой.
А я ухожу, больно спать охота,
И нет уже в доме кошки.
    -
Нас накроет ночь вороным крылом,
Вороненым стволом - к виску,
Но цел наш дом, пока ходит в нём
Ящерка по потолку


    ОПЫТЫ МЕДИТАЦИЙ. РУЧЕЙ

На сковородке дня ты грезил о дожде,
Спустись к ручью, к его живой воде,
Там сосны в зазеркалье пали ниц,
И облетает цвет пыльцою небылиц,
И сквозь листву, совсем уже не жгуч,
Закат роняет с неба алый луч,
Поёт ручей...
                Как ношу, урони
В него усталость, отложи очки -
В потоке заискрятся светлячки,
И померещится мерцание блесны
На дне, где стайкой рыб гуляют сны.
И половодье снов затопит все следы,
Уснёт трава, склонившись до воды,
До глянцевой воды...
                И ты усни,
Как теплоход, уткнувшийся в причал,
Под пледом звезд, коснувшимся плеча,
Вдыхай вечерний воздух и дремли
На влажном брюхе матери-земли,
которая, как до людей, ничья,
Пока журчит во тьме вода ручья:
жива, жива, жива... и ты живи


    ОПЫТЫ МЕДИТАЦИЙ. ЛУНА

У моря лечь бы, ногами в прибой,
Глаза окунуть в простор над собой -
Пусть врастает тело
   в теплый песок,
А душа улетает
   в воздушный поток...
 
Как затягивает вниз
  глубина без дна,
Так  засасывает ввысь
  небес синева,
В этой синей дали
  облака-острова,
И чуть видная с Земли
  голубая Луна.

Голубая Луна, и на ней моря,
Темно-синие моря - сотни миль,
Там плывут корабли, маяки горят,
Там, на лунных морях,
  - штиль.

Невесомый взгляд в вышину
   скользит,
Чуть правей Луны
   альбатрос парит,
Словно держит его
   лунный магнит,
Словно он на лету
   -  спит.

Нас уносит всё выше,
   выше,
Только ветра струну
  слышим,
И летит без забот
  душа,
Ни греха за ней,
  ни гроша...
 
 
    ПЕСЧИНКА

Песчинка человек в пустыне всей Вселенной,
И молится песчинка о смысле бытия;
Лежат у ног песчинки тончайшие крупинки,
Ничтожные былинки, совсем как вы и я.
 
Песчинка размышляет: о, если бы стать камнем,
Массивным крепким камнем, уверенным в себе,
Такой могучий камень служил бы основанием,
Навечно почитаемым, какой-нибудь стене.
 
А камень в основании лежит немой и грустный,
И в сердце его камень, и на душе тоска:
Как он далек от смысла, призвания и искусства,
О, если б стать собором, была бы цель близка -
 
Он стал бы ближе к небу, а, может быть, и к Богу,
И светлый зов органа под сводами звучал,
Смиренно принц и нищий склонялись у порога,
И смысл всея Вселенной он точно бы познал.
 
Меж тем, собор, старея, глядит на мир мудрее:
Всё та же кровь и слёзы текут за годом год;
Собор, как все, не вечен - он рухнет и истлеет,
И только злая Вечность нас всех переживёт...
 
А где-то вечно строгий Творец листает числа,
Он всё недавно понял (сто Вечностей назад):
У Вечности не может ни цели быть, ни смысла,
Бог создал вечный космос, и сам тому не рад -
 
Ведь смысл подобен цели, любая цель конечна,
Какую цель ни сделай вершиной бытия,
Промчится мимо Вечность, и дальше в бесконечность
Попрёт, уже бесцельно по кочкам тарахтя.
 
А, может, суть в движении, где цель недостижима,
И вечное стремление есть главный смысл всего?
Но все мгновенья Вечности наполнены движением,
Так чем же Вечность круче мгновенья одного?
 
И смотрит Бог с надеждой на малые песчинки
Ничтожные былинки, творение своё:
Ищите смысл, творите -
                по капле, по крупинке, -
Лишь вы его вдыхаете в пустое бытиё.


    ВАН ГОГ
          "Печаль будет длиться вечно" (последние слова Ван Гога)
         
Неудивительно, что бритвой по виску,
Когда сам дьявол в уши шепчет тайно,
Как, всё же, трудно выстрелить в тоску...
И в сердце не попасть себе случайно


    СОР И ВОДА

Вот ведь чудо, что мне не понять:
Деревца под окном у меня,
Жарким полднем прохладу храня,
Изумрудной листвой шелестят.

Посадили их в грязь меж камней,
В известковой, негодной земле,
И годами под ними с тех пор
Лишь вода дождевая и сор.

Но всё толще и крепче стволы,
И звенит с высоты птичий хор,
Хоть и кроны у них я пилил,
И стучал по плечам их топор,

Но ростками ветвей - новых рук, -
Снова вверх, как гармонии звук,
С прежней силой стремились: туда,
Где простор, синева, и звезда,

Прорывались на свет сквозь кору
Нежных листьев ростки поутру,
И цветов ярко-алый пожар
Пчёл сзывал на медовый нектар.

А в корнях - только сор и вода.
Никогда не пойму. Никогда.


    СРЕДИ МИРОВ (Памяти И.Ф.Анненского)
    
    "Если ночи тюремны и глухи,
     Если сны паутинны и тонки,
     Так и знай, что уж близко старухи,
     Из-под Ревеля близко эстонки."   (С) "Старые эстонки"

Он обнимал хладеющей рукой
Ступени Царскосельского вокзала,
А чуткая душа в божественный покой,
К мерцающим светилам улетала.

Переводил он с многих языков
И Еврипида греческие саги...
Свои ж стихи под именем "НикТО"
Доверил лишь чернилам и бумаге.

Мундир чиновный тесен для того,
В ком совесть не молчит и чувства тонки,
И нет спасения в молитве для него,
И по ночам являются эстонки.

Для всех, кому сомненье тяжело,
Для всех, кто ищет, как и он, ответа,
Среди миров останется тепло
При жизни не открытого поэта.

У стен Лицея, трепеща, кружит
Осенняя листва в аллее царской...
Смятение и боль его души
Для многих душ окажется лекарством.


    ДОЖИДАЯСЬ КАРТОШКИ

Приглядываем, щурясь, за картошкой,
Костер дымит от хвои и сучков,
Болтаем о работе, и немножко,
Но очень осторожно, про любовь.

И пролетают искры между нами,
Пытаясь свет свой донести до неба,
Мечтая звёздами сиять над городами
В просторах между Вегой и Денебом.

Оранжевые пламенные точки
Завороженным провожаю взглядом.
Танцуя, меркнут искры-огонёчки,
Ничтожным пеплом опадают рядом.

А с неба смотрят звезды, и моргают,
Слезятся, может быть, они от дыма,
Но только нас внизу они не замечают,
Для них от пепла мы неотличимы.

Но и они сгорят когда-нибудь, я знаю…
Явился месяц и Тельцу наставил рожки,
Костёр угас. Друзья, смеясь, меня толкают -
Пора спасать в золе сгоревшую картошку


    ГЕОМЕТРИЯ ТУПИКА

Эта жизнь чумная - квадратура круга. До конца друг друга
мы не понимаем.
Ни на йоту к раю, а всё ближе к краю.
Бродят в окруженье наши отраженья.
Космос нем, как вата. За стеной квадрата
мир необитаем. Даже в приближенье
мы не совпадаем.
Может и загоним
мы друг друга
в угол,
Никогда не выйдем
за границы
круга.


    КАК ТОНКО ХРУПКОЕ ПРОСТРАНСТВО

Как тонко хрупкое пространство
Меж полюсов небытия.
Как зыбко мира постоянство,
Дымок летучий –  жизнь моя.

В окне квадратном тьма ночная,
Слезятся звездами глаза,
И духота стоит немая,
Наверно, где-нибудь гроза…

И мнится – в дальнем зазеркалье,
На жизнь играющий с судьбой,
Подбросил кубик свой игральный
Давно нетрезвый ангел мой.


    ПОЭЗИЯ ВЕСНОЙ
    
Поэзия парит над перекрестком,
Обрывки фраз сливаются в стихи,
И с легкостью эскизного наброска
Слова слетают в линию строки,

В строку вплетает ветер птичьи трели,
Машин спешащих нервные гудки.
И капли полнозвучные капели
Разбрызгивают солнце на листки.


    ВЗГЛЯД

Один, полный счастья, взгляд
- И я побывал в раю.
Ключом от эдемских врат,
У вечной тьмы на краю,
Призыв этих глаз храню.

На входе в небесный сад
Всё взвесится на весах;
Но, что теперь ни спою,
Как жизнь ни перекрою,
Я видел эти глаза
- И, значит, уже в раю.


    ЗВЁЗДЫ

В детстве мы любим смотреть на звезды. А звезды смотрят на нас
- смотрят мечтательно, как мы на них,
будто только нас, именно нас, они ждали миллиарды лет.

На исходе лета звезды горят ярче, словно спускаясь ближе.
И тогда мы хотим полететь к ним.
Потом жизнь под звездами делает нас поэтами.

Потом та же жизнь доказывает, что поэты из нас фиговые.
И космонавты фиговые. Потом мы уже не смотрим на звезды,
 потому что все время надо смотреть под ноги,

Чтобы не споткнуться. Звезды светят изо всех сил, освещая дорогу,
Но сил у них немного, и они слабеют, слабеют,...

И, когда мы, наконец, останавливаемся, чтобы посмотреть на звезды,
Мы их не видим. Совсем.
То ли тучи там, в вышине, то ли глаза уже фиговые.

 

РЕКА ВРЕМЕНИ - подборка стихов

    СУЕВЕРИЯ

     "Предчувствиям не верю и примет
      Я не боюсь."   (С) Арсений Тарковский

В приметы не верю - ни  в вещие сны,
Ни в темные тайные знаки.
И всякого смысла, по мне, лишены
Гадалок премудрые враки.

В квартире 13, в тринадцатом доме
Я жил, ни о чём не жалея,
И черные кошки в лукавой истоме
У ног моих тёрлись, смелея.

Не верю и в бога. Молитвенных строк
Не ведаю в сердце и в мыслях.
А если меня, всё же, вылепил бог,
То так, чтоб я стал атеистом.

Лишь ночью, рассудка не слыша мольбы,
Пронзит до холодного пота
Предчувствие неотвратимой судьбы...
Ах, лучше б мне верить во что-то.


    ДВОЙНИК
    
Я где-то разминулся сам с собой,
Шатаясь праздно в сутолоке улиц.
Ни ангел, ни седой мудрец земной
К моей руке в пути не прикоснулись.

Речной прохладой веял вешний ветер,
И я решил, что к речке побегу.
А мой двойник, которого не встретил,
Остался строить дом на берегу.

Река тиха была, и звалась Лета,
И в летнюю струилась синеву.
Никто на входе не спросил билета,
И я шагнул в поток, и вот - плыву.

Ах, если б он позвал меня! Ей богу,
Я бы вернулся на берег к нему.
Но "Я" другой, который знал дорогу,
Упрямо ждал в построенном дому.

Река неслась. Ее менялся норов,
Но не скудел вокруг запас чудес,
То возникали купола соборов,
То подступал к воде косматый лес.

Я проплывал по городам и странам,
Все дальше становились берега,
И воды прибывали непрестанно,
И дна уж не могла достать нога.

Погасло небо, стало меньше света.
Лишь вспышки молний прорезают мглу.
Всё больше нас плывет по волнам Леты,
Всё меньше нас на твердом берегу.

Я вижу, как в стремнинах тонут люди,
И как вода свой убыстряет бег...
А мой двойник, уж зная всё, что будет,
Смолит на стапеле надежный свой ковчег.


    ДЕДУ

Дед, тебе повезло! Да и мне повезло,
Что ты смог пережить ту блокадную зиму,
Когда снегом по грудь Ленинград замело,
Когда смерть у парадных маячила зримо.

Повезло, что у Невской заставы завод
Ещё жил, и к заводу несли опухавшие ноги;
Что за ящиком глубже в кухонный комод
Завалился пакет, и в нём - манки немного.

Повезло, что приказом на Южный Урал
Послан был, чтоб завод поднимать в чистом поле.
И что ладожский лёд, хоть дрожал, но держал
Старый ГАЗ, меж пробоин ползущий. И после

Повезло, что попутчица та, медсестра
Не дала съесть в столовой три порции кряду,
И от смерти нелепой, наверно, спасла,
Караулившей вырвавшихся из блокады.

И что план выполняли, ну как же иначе -
Мины были нужны для победы, как хлеб.
Не попал под донос, не попал под раздачу,
(Повезло - говорил, - всё слепая удача)
Пусть удача... но точно не сослепу, дед!


     ОПЫТЫ МЕДИТАЦИЙ. СНЕГ
    
Удача - в тускло освещённое нутро
Троллейбуса с мороза заскочить, забиться
На вдруг освобождённое сиденье у окна.
Войдёт, немного погодя, девчонка у метро
Весёлая, на лисьей шапке иней серебрится,
И долетит духов весенних легкая волна.

Снежинки падают. И белые сугробы
Растут с такой же неприметной быстротой,
С какой ползет по кругу стрелка часовая.
Ток в медных проводах троллейбусной утробы
Горяч, но снег вальсирует снаружи с темнотой,
И жизнь, и мысль, и даже время замедляя.

Вечерний зимний час. Дарованый судьбой
Покой несуетного, мерного движения;
Свобода размышлять, не погонять коней,
Быть частью города, быть в нём самим собой,
И ощущать тепло под солнечным сплетеньем,
Скользя сквозь космос городских огней.

И бесконечно долгой кажется зима,
А зим таких ещё - на многие года;
Зим, вёсен, и любви, и всякой кутерьмы...
И где-то там вдали бессонный месяц май.
Но снег идёт пока, под снегом города,
И кругляшок в окне дыханьем греем мы.


    ДЕМЕНЦИЯ
    
Когда сроки приходят твоим родным,
Размывается всё, что казалось точным.
Бег минут снаружи необратим,
Но внутри у нас время непрочно.

Бесполезны даты и стрелки в часах,
Когда, в мамины вглядываясь морщины,
Отразишься в тревожных её зрачках
Чаще умершим папой, чем сыном.

Я не знаю, весной или в листопад,
Жарким летним днём или в стужу,
Моё время вдруг повернёт назад,
Стану прошлому, видно, нужен.

Стану нужен там, где уже бродил,
Где я жил, благодушно беспечен,
Где легко любил, и любимым был,
Там, где дом родительский вечен.

И спадут с меня, один за одним,
Шелухой невесомой, как с лука,
Те года, что мой календарь хранил,
И отменятся все разлуки.

Оживут и вернутся к своим делам
Дед и бабушка, мама с папой,
И моложе намного стану я сам,
В старый дом поселюсь за шкапом.

Испарится всё, что учил-зубрил
- интегралы, амперы, ньютоны,-
Но забытая песенка, диск-винил
Закружится в башке бессонной.

Серым питерским утром, укутав теплей,
Отвезёт меня мама в больницу,
Где родные склонятся к постели моей,
Где я должен на свет родиться...

Я вбегу тогда - по траве, по росе,
В мир, который всё чаще снится...
Как забыться так, чтобы живы все?
Как очнуться так, чтоб забыться?


    РОДИТЕЛЯМ
    
     "Когда проводишь самых близких
       в недосягаемую даль..." (С) Александр Дольский

Родные мои...
Я никогда не решался уйти от вас слишком далеко:
А вдруг я срочно буду нужен вам,
или вы вдруг срочно будете нужны мне?
И всегда это расстояние ощущалось мной
как некая натянутая струна - чем дальше,
тем сильнее, и тем больнее.
И вот я брожу по берегу канадского озера Онтарио.
Я никогда не улетал так далеко от дома
- за океан, на другой континент.
И меня настигает мысль,
 что, куда бы я теперь не уезжал,
 я остаюсь от вас на одном, неизменном расстоянии.
Точнее, это вы перебрались туда,
 где я всегда остаюсь на одном расстоянии -
Струна больше не натягивется, но она крепка,
Крепка, как никогда раньше.


    СОЛДАТИК

Он лежит здесь очень давно,
крепко сжимая ружье, взгляд
неморгающий
уставив в дальнюю стенку
самого нижнего ящика.
Он один остался из этих ребят.
Остальных
 в песочнице разметал снаряд
в форме футбольного мячика -
 всех,
даже оловянного барабанщика.

Он пережил сто двадцать пять
  локальных войн и конфликтов,
десяток машинок гоночных,
настольный хоккей
  за десять рублей,
конструктор и железную дорогу.
Под кучей тряпок я нашел его,
 оловянного.
Протер от пыли сапоги и погоны
и поставил на подоконник

Вот и снова он на ногах,
 у окна на часах.
И я рядом с ним застыл часовым -
 солдатик не стойкий и не оловянный.
Стою смирно, опираясь о швабру.
А воздух осенний, холодный и пряный,
 сочится в щелях покосившейся рамы.
Наше заданье теперь - ожиданье:
Мы смотрим
 сквозь ветром качаемый сумрак,
ждем, когда же приедет внук,
встанет в солнечный круг,
и нам поход протрубит.


    МАЛЬЧИШКА, БЕГУЩИЙ ПО КРОМКЕ ПЕСКА

Мальчишкой, бегущим по кромке песка
в безвременье летних проказ,
Я дяденьку встретил. Он, видно, устав,
Присел у воды на баркас.
- Не скажете, времени сколько сейчас? -
Спросить я решил старика.
- На что тебе время? Считай, его нет.
С тобой это море и солнечный свет -
Печатай свой след на песке,
Жестокий и глупый железный браслет -
Часы у меня на руке.
Колёсикам этим тебя не настичь,
Твой день на секунды дробя,
А время... когда тебе купят часы,
Тогда и пойдёт для тебя.

Давно смыт волнами, в закатных лучах,
Мой след босоногий на тех берегах,
И, чётки отпущенных дней хороня,
Секундная стрелка кружит, семеня,
В надежных наручных часах.
И мальчик о чем-то спросить у меня
Вдоль кромки прибоя спешит налегке,
Следы оставляя в песке.


    БЕЛЫЙ АНГЕЛ

Праздник к нам приходит тёмной ночью,
самой тёмной и беззвёздной самой,
Если свет блеснёт - то очи волчьи
из лесу мерцают, из засады.

Небосвод, где угли звёзд кружили,
туча чёрной тушей заслонила,
Но над тьмой, меж небылью и былью,
белый ангел простирает крылья.

В гулком воздухе, невидимый отсюда,
разольётся смехом колокольчик,
И сквозь тучу, обещаньем чуда -
танец искромётных белых точек.

Снежно-белой краской, нежной кистью
серый мир наш убелен под праздник.
След бежит по снегу - то ли лисий,
то ли зверя из волшебных сказок.

Нам чуток бы задержать этот праздник,
нам тепла бы, чуткости да ласки,
Чтобы, в норке отоспавшись без задних,
Встать пушистым и белым…
   - Верно, ласка?
   

    ТАКОЙ РАССЕЯННЫЙ

Жил рассеянный на улице Бассейной
Раз пошел он на вокзал в воскресенье
Сел в вагончик на пути тупиковом
И поехал-покатил по Вселенной

Подливал себе из термоса чаю,
"Фуу"- по совьи паровозы кричали,
Электрички суетились бестолково,
Ночью ветры вагончик качали

Любовался он на тучи из окошка
Воробьям кидал от пирожков крошки
Где он брал те пирожки? А бог знает...
Видно, бог и приносил их в лукошке.

Все смеялись над ним, веселели:
Мы-то умные, на нужный поезд сели,
Наш экспресс скоро в лето убывает,
С остановкой короткой в апреле.

Он пожмёт в недоуменьи плечами
Им ответит:  вы совсем одичали,
Ваше лето уже мчится к вокзалу -
Аккурат к моей платформе причалит

А состав, что отправляется в лето,
Повернёт в пути для вас незаметно
И вернётся непременно к началу,
Где я всех вас провожаю-встречаю.

Все мы едем, друзья, все приедем,
Уж такой порядок свыше заведен,
По законам перспективы на листочке,
Все дороги упираются в точку.


    ЛЕНИНГРАД
    
                 “Желтый пар петербургской зимы,
                   Желтый снег, облипающий плиты…
                   Я не знаю, где вы и где мы,
                   Только знаю, что крепко мы слиты.”
                   © Иннокентий Анненский. “Петербург”
 
Я не знаю, где тот Ленинград,
Знаю только, что крепко мы слиты,
Сизый иней чугунных оград,
Желтый снег, и гранитные плиты.

Невозможно вернуться назад.
Поезд времени город оставил.
Позади, как мираж, стольный град
Зимним паром укутал вокзалы.

Я боюсь возвращенья, но сны
Вновь уносят к желтушному небу,
Где ползет от зимы до весны,
От окраины к центру троллейбус.

Выползает, гудя, на проспект,
Где дворцы не упомнят хозяев,
И в закат переплавлен рассвет,
И гранитные львы замерзают.

Нас мотает, и юных, и старых,
Сжатых давкой спиною к спине,
От кумира с мечом перед Лаврой,
До кумира на медном коне…


     ФРАНС ХАЛЬС. "РЫБАК, ИГРАЮЩИЙ НА СКРИПКЕ"
 
На выставке по Эрмитажу,
Среди культурных ленинградцев
 и иностранцев,
Бродил я, с музами знакомясь;
Богач какой-то нас уважил
И, дружбы западной посланцем,
Привез коллекцию фламандцев...
 голландцев, то есть.

На нас со стен взирали важно
Вельможи в сумрачных одеждах,
Их дамы в тёмных и наглаженных
Парадных юбках широченных.
 
Вдруг рядом с маленькой картиной
Толпа немного расступилась
И, словно луч пронзил рутину, -
Картина радостью светилась.

Я не сумел сдержать улыбку:
- Ну, нет! Такое невозможно!
Сюда, как видно, по ошибке
Попал совсем другой художник

- Художник явно современный,
Раскрепощённый и весёлый,
С лихой размашистой манерой
Мазков и красок нанесенных.

Рыбак с холста мне улыбался
Открытой радостной улыбкой,
Он, точно ради шутки, взялся
Играть на чьей-то старой скрипке.
 
Я подошел к картине ближе,
Сомненьем искренним объятый,
И в подпись мелкую вчитался:
Нет, быть не может! Что я вижу?
Год - тысяча шестьсот тридцатый!?
...с тех пор люблю я Франса Хальса


    МЫЛЬНЫЕ ПУЗЫРИ

Из окна второго этажа нашей дачи,
когда накрапывал дождь и уже нельзя было играть на улице,
мы с Андрюхой запускали мыльные пузыри.

Это сейчас есть специальные игрушки,
где пузыри вылетают пулемётными очередями,
как брань изо рта рыночной торговки,

А тогда мы брали кусочек мыла из рукомойника,
долго размачивали его в блюдце с водой и, под шорох дождя,
сворачивали трубочки из тетрадных листьев.

И срывались с трубочек радужные шары,
вздрагивали в потоках воздуха, поднимались выше и выше,
храня тепло нашего дыхания;

Они летели сквозь шрапнель редких дождевых капель,
как адьютанты, посланные с приказом на поле боя,
или аэростаты, надеющиеся проникнуть за линию фронта.

На пузырях колыхался отраженный мир - я с Андрюхой в раме окна,
веселая жёлтая вагонка стены нашего дома, газон с георгинами,
забор, серое небо, едущие по дороге машины...

Некоторые пузыри залетали далеко,
если им удавалось пройти под кроной ближней сосны,
над крышей андрюшкиной дачи, из трубы которой поднимался сизый дым,
и над конурой совсем седой соседской овчарки Петы,
отслужившей когда-то срочную службу на погранзаставе.

Иногда - сказочная удача! - им даже удавалось добраться до полосы леса,
где под благословенным летним дождем проклевывались маслята и лисички,
и там шары совсем пропадали из виду...

Но можно вообразить, что два из них всё ещё летят:
на одном отражаюсь я, на другом Андрюха
- ведь дороги наши давно разошлись.

И, когда шары эти лопнут, в одночасье исчезнем и мы -
раздувшиеся вширь и состарившиеся отражения
на тонкой мыльной пленке нашего детства.


    КОРАБЛИК

Петляют тропинки от дачи до моря,
Глаза мои шарят ищейкой по кочкам,
Встревоженно сойки в кустах тараторят,
А вот и находка - сосновый пенёчек!

Некрупный пенёчек, но с ценной корою,
Как раз подходящей, чтоб сделать кораблик,
Потолще кору подцеплю - и открою
Встревоженный сити жуков и козявок.

Они врассыпную... Мой ножик карманный,
Который повсюду таскаю с собою,
Строгает, ровняет кору неустанно -
От киля до бака, вдоль борта с кормою.

Из прутиков мачты, из ландыша парус.
От берега ветер. Вода ледяная
Сверкает, как будто рассыпан стеклярус,
И мчит по волнам бригантина лихая.

Внезапно из дырочки круглой на юте
Жучок-короед вылезает на воздух.
Сидел он покойно, в тепле и уюте,
И качки не знал, и балтийские воды

Отнюдь не мечтал бороздить капитаном,
Рискуя в бушующем море погибнуть.
Но поздно! Несёт его в дальние страны,
И мне мой кораблик уже не настигнуть.

Вот так же, стабильной страны постоялец,
Укроешься в домик от гроз и от горя,
А выглянешь снова - "Летучий Голландец"
Несёт тебя, к бесам, по пенному морю...

Прости, капитан, открыватель Америк!
Надеюсь, ты выплыл и, страха не зная,
Сошёл с корабля на неведомый берег -
В осоках меж Таллинном и Силламяэ

 
     СТАРЫЕ ФОТОГРАФИИ
    
Сколько фоток на диске...
 Эх, жизнь была хороша!
Узкой лесенкой к звёздам убегает душа.
Только грузному телу не поспеть за душой.
Ну и пусть, отпускаю. Всё ведь было со мной.
С фото радостно смотрят дорогие глаза,
Не на море и город, не на "птичку", а за-
- За далекие дали, за границу времен,
В мой сегодняшний вечер этот взгляд обращен,
Где, покинут душою, я сижу у окна,
И всплывает над миром желтой рыбой луна.
А над прошлым счастливым быстрый ветер звенит,
Наши волосы треплет, кроны лип шевелит...


    ЭТЮД В БАГРОВЫХ ТОНАХ

Пожелтеют листы полюбившихся сказок
От бессилия сделаться былью,
Тигр и Мишка, забыв про былые проказы,
Загрустят и покроются пылью.

Бронзовеющий день тушей ляжет на плечи,
И закат в зеркалах отразится.
И, где кот наш однажды исчез незамечен,
Потаённая дверь отворится.

Я шагну в эту дверь на нетвёрдых ногах,
Солнцем красным распят и прожарен,  
За спиной пыльный воздух в закатных лучах
Словно вспыхнет багровым пожаром.

Мне настречу рванутся жасмин и сирень,
Звездный дождь прошумит по осинам,
Огневого заката кровавую сень
Он погасит в мерцании синем.

Я спущусь по тропе до конца, до воды,
Воздух детства вдыхая до донца,
По лучу от единственной яркой звезды,
Что на тихой волне покачнётся.

Из прохладной воды я звезду зачерпну
И к губам поднесу осторожно,
И глоток за глотком свою выпью судьбу
И засну, наконец, бестревожно


    ТЕПЕРЬ Я ЗНАЮ...
    
Теперь я знаю, как оно бывает -
Детально, явственно, наверняка,-
Как застывают в небе облака,
Как, надломившись, вниз ползет строка
И синей каплей по листу стекает.

Теперь я знаю, где конец земли,
И подлинную горечь расставаний,
И журавлиный крик воспоминаний,
Бледнеющих и тающих вдали.

Я знаю - рвется связь
 времен и больше нет желаний,
И на песке пустыни корабли...